Просмотр «Бедных-несчастных» пробудил многоступенчатые тинейджерские ощущения, подчас возникавшие у меня на ретроспективных спецпоказах в кинотеатре «Иллюзион» на Котельнической набережной (бывший кинотеатр «Знамя») — завсегдатаем которых я был в период распада Союза. С той лишь разницей, что, в отличие от тогдашних концептуальных погружений с непременными культурологическими лекциями перед сеансами, ныне осмыслить и интерпретировать увиденное предстоит самостоятельно.
Итак, могу засвидетельствовать, что Йоргос Лантимос, на правах яркого представителя так называемой «греческой странной волны» (Greek Weird Wave), создал непростой в своей основе, но безупречный шедевр. Это фильм вне времени — при этом, более чем созвучный всем фобиям и пароксизмам современного социума. Следом за «Фавориткой», совсем, казалось бы, недавно покорившей зрителей, режиссёр подарил миру новую запоминающуюся работу, главные роли в которой блистательно исполнили Эмма Стоун и Уиллем Дефо.
Фильм имеет литературную основу — достаточно известный роман мятежного шотландского писателя и художника Аласдера Грея, представивший в 1992 году «Франкенштейна» Мэри Шелли в невероятно модном на тот момент ракурсе постмодерна. Подобный приём далеко не нов — но для искусства гораздо ценнее его практическая сила. Грей умер в 2019 году, успев напоследок дать личное благословение режиссёру на киноадаптацию своей книги, впечатлившись крайне нетривиальным и, местами, вызывающим оторопь фильмом «Клык».
В «Бедных-несчастных» необычно и взрывоопасно всё, начиная с жанрового камуфляжа. В самом деле, далеко не сразу, следуя инерции, сквозь завесу изысканной фантазии и вымысла разглядишь весьма действенную и назойливую, как резь от царапины, аллюзию. Визуальное новаторство, выраженное в постоянной и, кажется, непредсказуемой смене цвета, соседствует с довольно дерзким, некомфортным для уха саундтреком, а игра актёров чуть ли не с первых сцен приковывает к себе внимание изломанной, почти инопланетной инаковостью поведения и реплик. Всему перечисленному, безусловно, имеются намеренные предпосылки: автор фильма, подобно хитроумному магу, с ходу погружает нас в фантастическую атмосферу альтернативной викторианской эпохи, в которой монохромная готика и буйный стимпанк, слившись воедино, служат площадкой для постепенно разворачивающейся перед глазами странной «сказки для взрослых». В этой истории, насквозь пронизанной глубочайшим сарказмом, социальной сатирой, путешествиями, буйным сексом и психологическими этюдами, каждый узрит своё: любитель книг — разделение повествования на главы и переосмысление наследия Герберта Уэллса, Мэри Шелли, Михаила Булгакова; ценитель психоанализа — отсылки к соответствующим монументальным исследованиям; почитатель же кино — намеренно нескрываемые тропинки к фильмам Копполы, Бунюэля и, конечно же, Федерико Феллини.
Как бы то ни было, вызывающая оторопь история морального и телесного перерождения Виктории Блессингтон, оказавшейся по воле фатального случая на операционном столе врача-экспериментатора Годвина Бакстера, изуродованного в детстве собственным отцом, который, как мы постепенно узнаем, поклонялся науке как Сатане, цепко удерживает внимание на протяжении всего киноповествования. А после просмотра — безотлагательно приглашает к детальным размышлениям.
Белла Бакстер — эта усложнённая, угловатая, искрящаяся током рефлексов новая ипостась расставшейся с жизнью беременной женщины, ставшей по чужой прихотливой воле носительницей сознания собственного ребёнка — именно её распахнутыми глазами нам предстоит увидеть окружающий мир и пройти путь нравственного преображения. Весь фильм — непрерывное движение и неусидчивость пытливой души, благородно выпущенной наружу из созданного для неё «интересного и безопасного мира», ввиду чего географические локации — суть этапы глубинного самопознания. Путешествие, состоящее из знакомства «взрослеющей на глазах» Беллы-из-ниоткуда с тем или иным спутником, открывающим в ней нечто до того неизведанное ею самой — в этом сюжете без труда угадывается путь героя любого культурного мифа. Нам явлен полный жизненный цикл — и детская разрушительная жестокость (не без своих предпосылок, разумеется), и неотрефлексированный цинизм подростка, и чувственные открытия юности, и, как вершина преображения — зрелая эмпатичность к бедным-несчастным этого жестокого мира (склонность к сентиментальному романтизму в этой связи также, не без специфической иронии, учтена). Познать тьму, чтобы победить её в себе — и суметь в итоге принять себя, не рассыпавшись на части от возникающих противоречий.
Актёрская игра в этой кинокартине — особое наслаждение, не говоря о вовсе непостижимой Эмме Стоун, умудряющейся играть даже зрачками и кончиками пальцев ног. Потрясающее и даже немного пугающее врастание в роль — в идеально выстроенном прицеле мастера-кинооператора. И каким же эстетическим катарсисом предстают финальные титры — вплетённые в разнообразные художественные артефакты. Запоминающееся, цепкое, магическое и оставляющее нестираемый отпечаток кино. Лакомый дар для всех душевно неусидчивых.
..."Они раздвинули границы известного, и заплатили за это. Но только так и надо жить".